Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]
А из поселка Смидович(и) я уехал ровно через сутки, отужинав перед поездом в типичном вокзальном ресторане, и даже помню, что было в меню:
ШНИЦЕЛЬ!
Отвратительного, между прочим, вкуса, хотя какими шницелями еще могли кормить на подобных станциях почти тридцать лет назад?
Что же было на гарнир и чем я запивал все это безобразие могу только предположить: на гарнир была пережаренная картошка, а запивал я все это водкой.
Когда Бротиган разнес себе голову из ружья, то перед этим выпил бутыль крепкого калифорнийского вина.
А Заппа практически не пил.
Так что причем тут все это — одному богу известно!
3. Про newts' noon songs — полуденные песни тритонов
Вообще–то из всего этого чуть не состоялся роман, который так и должен был называться:
«Полуденные песни тритонов».
Вначале, правда, было «Послеполуденные…», но потом я решил, что это уж слишком и произвел коротенькую операцию по удалению пяти первых букв в начальном слове.
Роман я лениво придумывал весь томительный август, и даже сообразил первую фразу:
«Лето выдалось полным ос и беременных женщин…», не говоря уже о том, что сразу же после явления первой фразы начал придумывать и сюжет, хотя дальше начала так и не продвинулся, но ведь самое интересное всегда —
с чего все начинается.
«У героя пока нет имени, но я его хорошо представляю. Ему за сорок, даже за сорок пять, одним днем того самого, полного ос и беременных женщин лета, он берет собаку и уходит гулять в расположенный неподалеку лесок — жена на даче, дочь с мужем на отдыхе…
Он приходит в лесок, там еще горка такая, со странной проплешиной, а вокруг сосны. Неподалеку же колготится группа подростков лет 16–17, оттягиваются во всю, он садится на траву, над ним летают соколы… Собака ложится рядом…
Внезапно вдали громыхает, появляются тучи, начинается сухая гроза…
Он решает пойти, подростки уже сбегают вниз, остается один, чего–то замешкался…
Внезапно — молния…
Вслед за ней: шаровая…
И цепляет мужчину за спину.
Тут–то все и начинается — его тело падает, а вот сознание странным образом переходит в этого подростка.
Это начало. Завязка.
Дальше я знаю одно — наверное, было бы страшно любопытно подсмотреть, как в одном человеке уживаются два сознания, 17-ти летнего и 45–46-тилетнего, как второе постепенно проявляется и показывает свой — то ли оскал, то ли ухмылку…
А тритоны — когда он пошел гулять в тот день с собакой, то думал, что в последний раз в жизни видел тритонов очень давно, лет тридцать пять тому назад…
Случилось же все это в полдень…
Вопрос:
СКОЛЬКО ЛЕТ ДОЛЖНО БЫТЬ ПОДРОСТКУ?
14 или 17?
От этого многое зависит…
Например, у мужчины может быть молодая любовница, лет 19-ти, с 17-тилетним у нее возможен параноидальный секс, а вот с 14-ти летним…
В общем, самому мне отчего–то все это очень нравится…»
Когда только придумываешь — это всегда нравится, а потом отчего–то перестает. А тритонов я на самом деле видел так давно, что уже не помню, и всю минувшую весну приставал к самым разным людям с одним вопросом: а вы когда видели живых тритонов? И все отвечали — очень давно.
Может быть, их уже просто больше нет?
Разве что поискать в интернете, там почти все есть.
«Зооклуб.
Главная/Амфибии/Хвостатые/
Тритон гребенчатый (Triturus cristatus)
Самый крупный отечественный тритон. Достигает в длину 15–20 см. Имеет уплощенную широкую голову, массивное туловище. Окраска темная с размытыми темными пятнами. Бока головы и туловища украшены мелкими белыми пятнышками. Населяет лесную зону Центральной и Восточной Европы, Западную Сибирь. Раньше имел четыре подвида, теперь они выделены в самостоятельные близкородственные виды. Образ жизни мало отличается от описанного выше. Это, пожалуй, самый «водный» отечественный тритон, проводящий в воде около четырех месяцев в году. В воде питается крупными водными насекомыми и их личинками, моллюсками, икрой, может поедать и комбикорм. На суше основной корм — дождевые черви, слизни, насекомые. Известны случаи неотении (способность организмов размножаться на ранних стадиях развития). В неволе живут до 27 лет.»
27 лет — это круто! У меня когда–то тоже жили тритоны, но столько у них не получилось.
Я выловил их в лесной канаве еще по весне, и все лето, и осень, и самое начало зимы они чудесно прожили в прямоугольной стеклянной банке, то ли маленьком цельном аквариуме, то ли большой кювете. Из палочек я соорудил для них деревянную платформу, чтобы они могли выползать на нее и дышать — тритоны ведь не все время проводят в воде.
Это их и сгубило.
Одной зимней ночью, когда ветер за окном выл очень уж жутко, они решили, по всей видимости, пуститься в отчаянное путешествие, то ли в поисках Земли Обетованной, то ли каких–то особых райских кущ, выползли на платформу, с нее перемахнули через стеклянный бортик, спустились на подоконник и поползли, оставляя липкий, клейкий след, дальше, к изголовью материнской кровати — в нашей комнате было единственное окно, я спал за перегородкой, квартира была, что называется, «общей», — сверзились ей прямиком на подушку, и мать раздавила их головой…
Я даже припоминаю, как их души взлетали в небо, жалуясь на судьбу минорными, детскими голосами, наверное, с той поры я и убежден, что тритоны умеют петь.
Так они и поют до сих пор в своем тритоньем раю, маленькие, хвостатые херувимы, самец и самочка…
А на скрипке им подыгрывает спившийся музыкант, мой наставник по занятиям энтомологией на биостанции Дворца пионеров. Располагалось это заведение в бывшем особняке Харитоновых/Расторгуевых, как и положено, купцов и золотопромышленников, до сих пор красиво выкрашенный фасад с ампирными колоннами нависает над проезжей частью улицы имени революционера Свердлова. Почти напротив отстроили ныне Храм На Крови, ибо на том самом месте большевики некогда и порешили последнего русского императора с чадами и домочадцами. Что же касается особняка, то примыкающий к нему парк многие годы был свидетелем моих подростковых и юношеских любовей, как–то даже одним морозным вечером, тиская в густых зарослях очередную пассию и пытаясь то ли добраться до хорошо скрытой многочисленными теплыми кофтами груди, то ли вообще уже норовя вставить ей прямо тут, на стылом зимнем ветру, в горячую и хлюпающую от возбуждения кунку, я внезапно увидел промелькнувшую рядом тень: маленький мальчик шел в сторону тускло светящихся окон, где его уже ждал бывший скрипач, пожилой мужчина с гладко выбритым черепом…
Я даже помню, как его звали — Борис Петрович Иевлев.
Как помню и о визитах к нему домой, отчего–то всегда это было зимой, мрачными, черными, плохо освещенными вечерами.
Странная, плюшевая комната была заставлена стеллажами, на которых в продолговатых, толстеньких, застекленных коробках хранились наколотыми на булавки жуки и бабочки, почему–то меня тогда больше интересовали жуки, говоря конкретнее, жуки–скакуны из подотряда плотоядных.
Сicindelidae.
Жук–скакун: хищное, стройное насекомое с длинными ногами, большими глазами и сильной челюстью.
Я их тоже очень давно не видел, наверное, так же давно, как и тритонов.
По всей видимости, они проживают в соседнем раю. Не таком мокром, но по–своему приятном.
И в нем они тоже поют, только голоса у них скрипучие.
От них по коже пробегают мурашки, как от тех давних, зимних хождений к Б. П., точнее — от возвращений к себе домой, через весь этот гребаный город, пробираясь между сугробов, под раскинувшимся на треть неба ослепительным ромбом Ориона с ярчайшей точкой красного гиганта Бетельгейзе и желтоватой, полной и наглой луной.
В кармане зимнего пальто у меня должны лежать то ли большие плоскогубцы, то ли тяжелые гвоздодерные щипцы — это от маньяков. Я всегда их ношу в кармане, на всякий случай. Хотя ни одного маньяка никогда еще не видел, зато говорят мне о них все постоянно — и бабушка, и дед, и даже мать. Так что они должны быть где–то тут, рядом, шарахаются за сугробами, клацая такими же сильными челюстями, как и у плотоядных жуков–скакунов.
На подходе к дому меня уже просто трясет, я не выдерживаю и бегу, сворачивая во двор, вроде бы как чьи–то шаги отдаленно хрустят по снегу, но я уже в подъезде, маньяки так и не догнали меня. Открываю дверь длинным, тяжелым ключом, врываюсь в прихожую и облегченно выгружаю из кармана то ли плоскогубцы, то ли щипцы–гвоздодеры, которые так и не пригодились мне и на этот раз.
А интересно, как бы я отбивался этой штуковиной, если бы на меня напали всерьез?
